Три дня в Галисии
Они прибыли в прибрежный посёлок под названием Gandara в августе, в пятницу утром. Последние дни отпуска на чужом и прохладном севере, легковой автомобиль в прокат и пара бутылок вина, чтобы провести немного времени вдали от детей, приятелей и супермаркетов. Небо с вершины холма казалось высоким, ясным и светлым, но иногда уже падали одинокие капли. Вдали качались парусники, у кромки земли сначала царил безбрежный отлив, обнаживший потерянные сети, тугие морские растения и останки разбитых рыбацких лодок, будто вросших в древнюю гальку, но вода уже поднималась. Мужчина припарковал машину во дворе дома, который они арендовали, на влажном газоне, а его жена накинула кофту, и они сразу отправились прогуляться внизу — по границе суши и моря на безлюдном пляже чистого, заброшенного песка, под клочьями темнеющих облаков. Русло реки распахнулось и смахивало на проезжую дорогу, а одноэтажные домики с белёными стенами жались к ней. На улицах днём почти никого не было, лишь в двух-трёх барах у шоссе над заливом кто-то растворил окна и двери, но внутри едва ли можно было заметить тени нескольких ранних клиентов. Мужчина приехал сюда, чтобы сосредоточиться, ему не хватало несколько дней, чтобы обдумать сборник, разобрать архивы, пока возле берега шумит море. Женщина размышляла о предстоящей поездке на театральный фестиваль, читала чужие пьесы и книги по современной драматургии. Это место подходит для уединения, интернет отключили за неуплату, писала хозяйка в самом первом письме, когда они договаривались о стоимости аренды; оставите деньги в шкафу на кухне, тут никто не ходит, все работают в большом городе, а туристы в это время года очень редки, вечная изморось, нимбус висит над горами. Тучи густели; прилив, сказал он, и что-то бездвижно шумело в соснах на вершине мыса, вдававшегося в водную стихию на самой окраине океана. В гостиной горел телевизор, настроенный на новости: там вещали об атмосферных осадках. На втором этаже было довольно зябко, но женщина открыла окна, среди дня светила настольная лампа, а воздух из ущелья приносил аромат диких трав. Если сильно желать моря, то оно придёт к тебе само, с улыбкой сказал он во время обеда за накрытым влажной материей столом, после чего двое снова вышли на пляж, отделённый от посёлка болотистыми зарослями и грудой камней, по деревянной без ступеней дорожке, медленно вьющейся с холмов. Стая серых и пятнистых чаек расположилась прямо у кромки воды, когда задул ветер моря. Тяжёлые слоистые облака заняли полнеба, воцарившись над береговой линией вместо закатов и рассветов. Потом они вернулись, в саду было сыро, изредка пела неизвестная птица, перекликаясь со всё растущим шумом прибоя. Ночью уже не было видно ни одной звезды, а на следующее утро окрестные горы затянуло плотным туманом. Уровень воды поднялся выше прежнего, прилив затопил низины и пляжи, а чайки, покрикивая, переместились на крышу обветшалого собора, расположенного под поросшей эвкалиптовым лесом горой. Потом пошёл сильный дождь, что позже обратился в ливень, когда корабли на горизонте бесшумно скрылись из виду. И ветер задул сильнее, и волны загремели под самым дном города, и солнце совсем поблекло, это размытое пятно посреди бесконечного тумана. Весь второй день они просидели взаперти, прячась от растущей морской и небесной влаги, кутаясь в пледы у электрического обогревателя и листая свои рукописи. На экране телевизора началась какая-то круговерть, помехи в этой провинции часты, грозовые раскаты, магнитное поле, метеопатия, сказала она. Струи воды и ветра, морские далёкие тени, как угроза, и что-то плескалось уже у самого порога. Потом свет потух во всём доме, день уже нельзя было отличить от ночи, выбило пробки, разожгу огонь в камине, сказал он, но дрова отсырели, как и спички, придётся кутаться в пледы и молча сидеть, наслаждаясь стихией и темнотой, пока вода подступает всё ближе. Постепенно город стал тёмным, как глухая пещера, а океан уже расширил свои владения за счёт булочной на углу, мясной лавки над рыночной лестницей и придорожного магазинчика. Третье утро началось с тех же сумерек и проливного дождя, читать не удавалось: не различишь даже заглавных букв. Если присмотреться, на картине Мантеньи в облаках заметишь фигуру всадника, сказал он, да это просто бросается в глаза, ответила жена, сидя в полной темноте. Окна построек внизу качались как призраки под мутной водой. Мужчина нащупывал карандаш, складывал в стопку мокрые листки бумаги, а дождь всё лил, и женщина боялась потерять нить своей свежей мысли о путешествии. Впрочем, всё ускользало. Волны хлестали, дождь лил стеной, срастаясь с волнами, с туманом, пейзаж уже почти отсутствовал, оставляя всё в своём одиночестве. К вечеру вода хлынула на верхние улицы, поднялась по ступеням рыбного рынка. Под водой исчезли даже hórreos — кукурузные амбары на сваях, что призваны уберечь урожай от сырости и грызунов, а фермеров — от голода и болезней («милая, открой книгу», сказал он); потом — деревенское кладбище, полуразрушенный шпиль церкви, на котором ранее пристраивались птицы, двор, аккуратно припаркованные автомобили, каменный забор, расползшиеся по саду улитки, заросшие тёрном холмы, кроличьи норы на холмах. Он перебирал страницы своего последнего романа, а она обдумывала несколько диалогов для будущей пьесы, когда волна накрыла проезжие дороги, окрестные вершины и воздух до самого неба.
Опубликовано в № 49 сетевого альманаха TextOnly, август 2019 г.
